Снимаю шляпу перед вами!

Неоконченный разговор
«Ну, пожалуйста, Зоя Николаевна, сжальтесь, войдите в моё положение», — «ломая» пальцы на руках, мать умоляет учительницу принять меня в первый класс. Вопрос упирался в мой возраст. «Не могу, Антонида! Мальчику всего пять лет! Не дорос ещё до школьной парты. В первый класс принимаем с семи лет. Закон строг». «Был бы в деревне садик, к Вам бы не обратилась. Поймите – негде мальчонку оставлять. Я – на работе, он – дома один. Куда бы ни шло летом – на сенокос или уборку льна беру его с собой. Весь день около меня. Зимой же целыми днями сидит взаперти, в холодной избе. Я в постоянной тревоге за него. Мало ли что будет с мальцом: с полатей упадёт, ножиком поранится, пожар устроит? Боюсь беды», — мать продолжает умолять. Зоя Николаевна молча поворачивается к нам спиной и, теребя пуговицы на платье, смотрит в окно. Веские доводы отказа высказала достаточно доходчиво и нам дала понять, что разговор на этом окончен.

Символ святости
Зоя Николаевна – женщина строгая, почитаемая в деревне. Грамотная, местный люд частенько обращался к ней за советом, помощью. Неграмотным помогала писать и читать письма, заполнять разного рода документы. Наделена была терпением – могла выслушать человека по любому случаю. Мы, деревенская мелюзга, увидав её издалека, горохом рассыпались под подворотни, под широкие листья лопуха, за углы домов, – лишь бы не оказаться с ней лицом к лицу. Мужчины шапки снимали с головы, здороваясь с ней, тушили дымящиеся самокрутки, уступали место в очереди в тесной лавке. В деревне она считалась неким символом святости.
Не выпуская из рук складку маминой юбки, время от времени осторожно поглядываю на учительницу. Стройная, ухоженная, аккуратная, длиннополое из тёмной ткани платье с рукавами до запястий, чёрный блеск волос. От неё веет женским обаянием, густо перемешанным с материнской строгостью. Уверен, она знала своё величие и умело пользовалась им. Не терпящая небрежности, соблюдала строгость и серьёзность абсолютно во всём.

Образ деревенского мальчугана
А я – босоногий и чумазый, с кровоточащими «цыпками» на руках и ногах, колени в ссадинах от беготни по ржаной стерне и лазанья по деревьям и заборам, лицо в веснушках, нос облез от солнцепёка, на мне несвежая рубашонка и местами порванные шортики – сущий уличный сорванец, типичный образ деревенского мальчугана послевоенного времени. В те годы сельская пацанва полностью была предоставлена улице. За детьми некогда и некому было присматривать – родители днём в поле, вечером на сортировке. В воцарившейся на время тишине слышно было, как тщетно бьётся в оконное стекло муха да чётко стучат на стене ходики.

Горючие вдовьи слёзы
Пора было уходить. Но мать явно не хотела отступать, решительно пошла в наступление. «Зоя Николаевна, Вы ведь сами одна, без мужа, поднимали своих сыновей! Сами пережили тяготы военного и
послевоенного лихолетья, хлебнули трудности вдовьей доли». Её муж, Николай Фёдорович Ившин, без вести пропал в первые же дни войны.
Выправленные плечи учительницы резко опустились, спина мелко задрожала. Зоя Николаевна тихо заплакала. Нежелательное упоминание о погибшем муже больно зацепило вдову. Стало неловко. Матерью была допущена невольная ошибка. «Приведи мальчика в порядок. Негоже ему гаврошем бегать, собери в школу», — не поворачиваясь к нам, глухим голосом выдала учительница. «Простите, пожалуйста! Спасибо Вам. Век не забуду», — теперь уже сама прослезившаяся мать встала на колени, сделала низкий поклон, и мы молча вышли на улицу.

Вопрос решила мама за день
На следующее утро настала очередь пасти домашних овец. Мать достала из сундука отрез ткани. Сложила в сумку ножницы, нитки, иголку, и мы погнали стадо на свежеубранное ржаное поле. Облюбовав на краю поля берёзу, мать раскладывает под ней свои вещи, снимает с меня мерки и режет ткань на куски. Я убегаю за ушедшим стадом, она остаётся с шитьём. За день она управляется со штанишками и рубашонкой. Бельевой резинки на пояс не оказалось, и к штанам пришила накрест лямочки. В местной лавке в долг взяла ботики, ручку, несколько перьев, карандаш. Приготовила холщовую сумку. Вместо палочек положила туда разрубленный конец банного веника.

Первый звонок на урок
Наконец наступает 1 сентября. Радостный бегу в школу. Вместо букета цветов у меня в руках подобранная по дороге палочка. Пробегая вдоль штакетника и проводя по ней палочкой, издаю весёлую трескотню – нравится! Добегая до калитки, возвращаюсь обратно, и по новой повторяю треск. Вот и школьный двор, мы выстраиваемся на линейку. Учителя говорят о чём-то непонятном, поэтому мне – не интересно. Гордый, в обновке, незаметно для других осматриваю сам себя и нахожу самым лучшим образом. В сторонке стоят наши матери. Некоторые молча вытирают слёзы уголками головных платков. Мне уже не терпится бежать в класс: хочется сегодня же научиться читать и писать. А дома с великой гордостью показывать запачканный чернилами палец. На крыльцо школы с колокольчиком выходит уборщица тётя Агния, подаёт первый звонок на урок.
Вот мы и в классе, но почему-то вместе с третьеклассниками. Притихшие, как мыши, рассаживаемся за парты, озираемся по сторонам. Школьная доска и парты – чёрного цвета. Висят плакаты с буквами и цифрами, на столе – указка, глобус, чернила. Запомнилась картина, висевшая на гвоздике, – «Опять двойка».

P.S. Стал седым дедом, прожил немало лет, но не стираются из памяти первый звонок на урок, запах свежевыкрашенных парт, несмываемые чернильные пятна на пальцах, первые буквы и цифры… Я весьма благодарен учителям за их бесценный труд. Снимаю шляпу перед ними!
Этому воспоминанию предшествовала прошлогодняя встреча с Фридрихом Николаевичем Ившиным. Он напомнил, что у Верх-Люкинской школы в следующем году юбилей – 90 лет. Уроженец этой деревни, бывший главный врач Карсовайской больницы, затем – Балезинской ЦРБ, в дальнейшем – заместитель министра здравоохранения Удмуртии, с теплотой отозвался о школе. Он там учился. Та самая Зоя Николаевна – его мать. Договорились на торжество приехать, встретиться с земляками, пройтись по коридорам школы. К сожалению, эта встреча оказалась последней – Фридриха Николаевича не стало. Эти строки легли на бумагу в дань уважения этому славному человеку и его матери.

В. Мушин, с. Шаркан, уроженец д. Верх-Люкино